Неточные совпадения
—
Мнишь ты всех людей добродетельными сделать, а
про то позабыл, что добродетель не от себя, а от бога, и от бога же всякому человеку пристойное место указано.
—
Про"стрелу"
помянул! — говорили они, покачивая головами на Стрелецкую слободу.
Когда мы
мним, что счастию нашему нет пределов, что мудрые законы не
про нас писаны, а действию немудрых мы не подлежим, тогда являются на помощь законы средние, которых роль в том и заключается, чтоб напоминать живущим, что несть на земле дыхания, для которого не было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона.
Он был в самом ласковом и веселом духе, каким в детстве его часто
помнил Левин. Он упомянул даже и о Сергее Ивановиче без злобы. Увидав Агафью Михайловну, он пошутил с ней и расспрашивал
про старых слуг. Известие о смерти Парфена Денисыча неприятно подействовало на него. На лице его выразился испуг; но он тотчас же оправился.
— Я
помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— Ну,
про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не
помню. Только делать там нечего — что ж, Долли, это не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
— Да, вот ты бы не впустил! Десять лет служил да кроме милости ничего не видал, да ты бы пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь! Так — то! Ты бы
про себя
помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать!
— Вы
помните, что я запретила вам произносить это слово, это гадкое слово, — вздрогнув сказала Анна; но тут же она почувствовала, что одним этим словом: запретила она показывала, что признавала за собой известные права на него и этим самым поощряла его говорить
про любовь.
Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его
про лучший случай в жизни, чтобы если приведет Бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы
помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек…
— Странная какая ты, Соня, — обнимаешь и целуешь, когда я тебе сказал
про это. Себя ты не
помнишь.
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это был человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог знает с кем он не пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а
про детей
помнит.
— Это я знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот
про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все не понимал,
помните? Уж как бы, кажется, не понять — дело ясное… а?
— Лгу? Ну, пожалуй, и лгу. Солгал. Женщинам
про эти вещицы
поминать не следует. (Он усмехнулся.) Знаю, что выстрелишь, зверок хорошенький. Ну и стреляй!
— Да чего ты так… Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал, потому что много мы с ним о тебе переговорили… Иначе от кого ж бы я
про тебя столько узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты не знаешь еще? Только что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то
помнишь, Лавизу Ивановну?
— Это вот та самая старуха, — продолжал Раскольников, тем же шепотом и не шевельнувшись от восклицания Заметова, — та самая,
про которую,
помните, когда стали в конторе рассказывать, а я в обморок-то упал. Что, теперь понимаете?
А мы-то
про вас каждый день
поминали.
— Как это «ненужная»? Я вам не стал бы и говорить
про то, что не нужно. А вы обратите внимание на то, кто окружает нас с вами, несмотря на то, что у вас есть неразменный рубль. Вот вы себе купили только сластей да орехов, а то вы все покупали полезные вещи для других, но вон как эти другие
помнят ваши благодеяния: вас уж теперь все позабыли.
Таких фраз он
помнил много, хорошо пользовался ими и, понимая, как они дешевы, называл их
про себя «медной монетой мудрости».
— Дети? — испуганно повторила Дуняша. — Вот уж не могу вообразить, что у меня — дети! Ужасно неловко было бы мне с ними. Я очень хорошо
помню, какая была маленькой. Стыдно было бы мне…
про себя даже совсем нельзя рассказать детям, а они ведь спросят!
Видя это страдание только что расцветающей жизни, глядя, как
мнет и жмет судьба молодое, виноватое только тем создание, что оно пожелало счастья, он
про себя роптал на суровые, никого не щадящие законы бытия, налагающие тяжесть креста и на плечи злодея, и на эту слабую, едва распустившуюся лилию.
В истории знала только двенадцатый год, потому что mon oncle, prince Serge, [мой дядя, князь Серж (фр.).] служил в то время и делал кампанию, он рассказывал часто о нем;
помнила, что была Екатерина Вторая, еще революция, от которой бежал monsieur de Querney, [господин де Керни (фр.).] а остальное все… там эти войны, греческие, римские, что-то
про Фридриха Великого — все это у меня путалось.
— Вы
помните, мы иногда по целым часам говорили
про одни только цифры, считали и примеривали, заботились о том, сколько школ у нас, куда направляется просвещение.
Я начал было плакать, не знаю с чего; не
помню, как она усадила меня подле себя,
помню только, в бесценном воспоминании моем, как мы сидели рядом, рука в руку, и стремительно разговаривали: она расспрашивала
про старика и
про смерть его, а я ей об нем рассказывал — так что можно было подумать, что я плакал о Макаре Ивановиче, тогда как это было бы верх нелепости; и я знаю, что она ни за что бы не могла предположить во мне такой совсем уж малолетней пошлости.
Начался разговор, Стебельков заговорил громко, все порываясь в комнату; я не
помню слов, но он говорил
про Версилова, что может сообщить, все разъяснить — «нет-с, вы меня спросите», «нет-с, вы ко мне приходите» — в этом роде.
Объяснить разве можно тем, что сделала она не
помня себя, то есть не в том смысле, как уверяют теперь адвокаты
про своих убийц и воров, а под тем сильным впечатлением, которое, при известном простодушии жертвы, овладевает фатально и трагически.
В первый раз молодой Версилов приезжал с сестрой, с Анной Андреевной, когда я был болен;
про это я слишком хорошо
помнил, равно и то, что Анна Андреевна уже закинула мне вчера удивительное словечко, что, может быть, старый князь остановится на моей квартире… но все это было так сбито и так уродливо, что я почти ничего не мог на этот счет придумать.
— Эта женщина… — задрожал вдруг мой голос, — слушайте, Андрей Петрович, слушайте: эта женщина есть то, что вы давеча у этого князя говорили
про «живую жизнь», —
помните?
Помню, он стал извиняться и что-то проговорил
про какую-то Анну Федоровну…
— Слушай, — пробормотал он, — Альфонсина… Альфонсина споет… Альфонсина была у ней; слушай: я имею письмо, почти письмо, где Ахмакова говорит
про тебя, мне рябой достал,
помнишь рябого — и вот увидишь, вот увидишь, пойдем!
— Милый, добрый Аркадий Макарович, поверьте, что я об вас…
Про вас отец мой говорит всегда: «милый, добрый мальчик!» Поверьте, я буду
помнить всегда ваши рассказы о бедном мальчике, оставленном в чужих людях, и об уединенных его мечтах… Я слишком понимаю, как сложилась душа ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это понимаете?
— Вы меня слишком хвалите: я не стою того, — произнесла она с чувством. —
Помните, что я говорила вам
про ваши глаза? — прибавила она шутливо.
— Обольщала, Татьяна Павловна, пробовала, в восторг даже ее привела, да хитра уж и она очень… Нет, тут целый характер, и особый, московский… И представьте, посоветовала мне обратиться к одному здешнему, Крафту, бывшему помощнику у Андроникова, авось, дескать, он что знает. О Крафте этом я уже имею понятие и даже мельком
помню его; но как сказала она мне
про этого Крафта, тут только я и уверилась, что ей не просто неизвестно, а что она лжет и все знает.
— А
помните, я говорил вам
про нить-то? — спрашивал Nicolas Привалова.
Стал я тогда, еще в офицерском мундире, после поединка моего, говорить
про слуг в обществе, и все-то,
помню, на меня дивились: «Что же нам, говорят, посадить слугу на диван да ему чай подносить?» А я тогда им в ответ: «Почему же и не так, хотя бы только иногда».
— Да и пугает, заметьте, все пугает.
Про тройку-то
помните? «Там Гамлеты, а у нас еще пока Карамазовы!» Это он ловко.
— Илюша, я тебе могу еще одну штуку показать. Я тебе пушечку принес.
Помнишь, я тебе еще тогда говорил
про эту пушечку, а ты сказал: «Ах, как бы и мне ее посмотреть!» Ну вот, я теперь и принес.
О Катерине Ивановне он почти что и думать забыл и много этому потом удивлялся, тем более что сам твердо
помнил, как еще вчера утром, когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в душе своей тогда же шепнул
про себя: «А ведь вздор, не поедешь, и не так тебе будет легко оторваться, как ты теперь фанфаронишь».
Вопросы перешли к Фетюковичу. Между прочим, я
помню, он спросил
про Ракитина и
про двадцать пять рублей «за то, что привел к вам Алексея Федоровича Карамазова».
Услышав все
про Аделаиду Ивановну, которую, разумеется,
помнил и когда-то даже заметил, и узнав, что остался Митя, он, несмотря на все молодое негодование свое и презрение к Федору Павловичу, в это дело ввязался.
«Господи!» — проговорил Григорий и, не
помня себя, забыв
про свою боль в пояснице, пустился наперерез бегущему.
— Он там толкует, — принялась она опять, —
про какие-то гимны,
про крест, который он должен понести,
про долг какой-то, я
помню, мне много об этом Иван Федорович тогда передавал, и если б вы знали, как он говорил! — вдруг с неудержимым чувством воскликнула Катя, — если б вы знали, как он любил этого несчастного в ту минуту, когда мне передавал
про него, и как ненавидел его, может быть, в ту же минуту!
Про старое не
помни, Лель пригожий!
Люби меня немножко; дожидайся, —
Снегурочка сама тебя полюбит.
Сведи меня смотреть шатры царевы
И солнышко встречать возьми подружкой!
Хорошенький-пригоженький, возьми!
— Я
помню будто сквозь сон, — сказала Ганна, не спуская глаз с него, — давно, давно, когда я еще была маленькою и жила у матери, что-то страшное рассказывали
про дом этот.
— Насчет этого я вам скажу хоть бы и
про себя, — продолжал попович, — в бытность мою, примерно сказать, еще в бурсе, вот как теперь
помню…
— Словом, «родная сестра тому кобелю, которого вы, наверное, знаете», — замечает редактор журнала «Природа и охота» Л. П. Сабанеев и обращается к продавцу: — Уходи, Сашка, не проедайся. Нашел кого обмануть! Уж если Александру Михайлычу несешь собаку, так
помни про хвост. Понимаешь, прохвост,
помни!
— Не
поминай ты мне
про фабрику, разбойник! — стонал старик. — И тебя прокляну… всех! По миру меня пустили, родного отца!
— Судьба, отец!
Помнишь, ты всё говорил
про дворянина?
Вы
помните, — продолжала она, — тогда он написал мне письмо; он говорит, что вы
про это письмо знаете и даже читали его?
— Просто-запросто есть одно странное русское стихотворение, — вступился наконец князь Щ., очевидно, желая поскорее замять и переменить разговор, —
про «рыцаря бедного», отрывок без начала и конца. С месяц назад как-то раз смеялись все вместе после обеда и искали, по обыкновению, сюжета для будущей картины Аделаиды Ивановны. Вы знаете, что общая семейная задача давно уже в том, чтобы сыскать сюжет для картины Аделаиды Ивановны. Тут и напали на «рыцаря бедного», кто первый, не
помню…
— Нет, еще не просила; да, может быть, и никогда не попросит. Вы, Иван Федорович,
помните, конечно,
про сегодняшний вечер? Вы ведь из нарочито приглашенных.